Целуйте меня! Как воспитывать детей с любовью - Страница 61

А что если я скажу вам, дорогие мои читатели, что Хайме действительно отец Сони, но лет ей не семь, а семнадцать? Меняет ли это что-нибудь? Перечитайте историю в свете этих новых фактов. Не покажется ли вам, что ей, возможно, уже многовато лет для того, чтобы давать ей затрещины, выключать телевизор или требовать просить разрешения взять банальный лист бумаги? Думаете, прилично отцу выбивать дверь ванной, если там заперлась его взрослая дочь? Не начинает ли вам казаться, что Хайме – домашний тиран, зацикленный на собственном авторитете и агрессивный и что дерзкий ответ дочери логичен и реакцию ее вполне можно понять?

И если так, то что же вас заставило так переменить свое мнение? Давайте-ка задумаемся над тем, по каким критериям мы судим о поведении отца и его дочери. Считаем ли мы, что маленькие дети должны обращаться с вещами взрослых более уважительно, чем подростки, стараться лучше запоминать, безропотно и с улыбкой исполнять просьбы родителей, вести себя покладистее и почтительнее, даже если злятся, прикладывать больше усилий к тому, чтобы сохранять спокойствие, не плакать и не закатывать скандалов? Закон подобных требований к несовершеннолетним не предъявляет. Наоборот: чем ребенок младше, тем меньше ответственности за ним признают судьи и тем снисходительнее их приговор (если до такого вообще доходит). Кто же прав – «вмешивающееся в дела семьи» государство, которое не считает ребенка ответственным за свои действия, или «здравомыслящий и благоразумный» отец, исправляющий поведение своего ребенка, пока тот еще юн? Быть может, вместо соцработников, педагогов, судов по делам несовершеннолетних и исправительных заведений для несовершеннолетних правонарушителей нужно завести колонии строгого режима и вернуть пытки для малолетних преступников?

Но остается последний, еще менее комфортный вариант. Что если я вам скажу, что Соне 27 и что Хайме на самом деле – ее муж? Нет, я не передергиваю. Перечитайте мою историю и убедитесь, что я нигде не утверждал, что Соня приходится ему дочерью. Думаете, нормально для мужа выключать телевизор посреди ее передачи, «потому что ей уже достаточно», или приказывать жене убрать постель, или заставлять есть все, что он и дает, или запрещать брать бумагу со стола, или давать ей затрещины? Кажется ли вам по-прежнему, что Хайме – хороший муж и это у Сони трудный характер, что это она его провоцирует на вспышки гнева? Разве муж не вправе исправлять и формировать характер своей жены – при необходимости наказаниями («жестокость из милосердия»)? Разве она сама перед алтарем не обещала уважать и слушаться мужа? Можно ли государству вмешиваться в сугубо частное дело?

Так отчего же, когда вы впервые прочли эту историю, вы решили, что Соня – ребенок? А оттого, что Хайме кричал на нее и бил. Подсознательно вы подумали: «Если он так с ней обращается, должно быть, она – его дочь». Нам и в голову не приходит, что она может быть взрослым человеком – точно так же, как, видя в газете заголовок «Расисты напали на прохожего», мы не подумаем, что жертвой мог быть швед.

Насилие кажется нам более приемлемым, если жертва – ребенок, и чем он младше – тем нам легче.

Давайте разберем другой пример. Продуктовый магазин; Педро – шесть лет, он просит жвачку. Майте делает вид, что не слышит его. Педро настаивает:

– Можно мне жвачку, пожалуйста?

– Нет.

– Но я хочу жвачку!

– Я же сказала: нет!

– Я хочу жвачку!

– Ты мне на нервы действуешь! Сколько раз говорить: не будет тебе никакой жвачки! – кричит Майте, хватает ребенка руку и тащит его к выходу.

Кому такая сцена не знакома! Легко представить, как мать в такой ситуации выходит из себя.

Но что если Майте – не мама Педро? Что если мама Педро – вы, дорогая моя читательница? Вы дали сыну денег на жвачку и отправили в магазин (он прямо в вашем доме, на первом этаже), а Майте, работница магазина, вот так с ним там обошлась. Разве вы не нажалуетесь на нее? Да вы вообще больше в этот магазин ни ногой!

Мы с большей готовностью терпим насилие по отношению к ребенку, когда агрессор – родитель или учитель, чем когда это посторонний. Более того, постороннему вы вообще никогда не позволите подойти к вашему ребенку на улице и ударить.

Ну а сам ребенок, какое насилие будет терпеть с большей готовностью он? Затрещина от незнакомого человека – это больно и страшно. Но от родных папы и мамы! Это не только боль и страх, это еще и шок, смятение, чувство, что вас предали, и чувство вины (да-да, вины; вам это может показаться невероятным, но дети склонны думать, что если им влетело, значит, они в чем-то виноваты; так думают даже те, кого избивают родители-алкоголики). Посторонние причиняют только физическую боль, родители – еще и боль душевную.

Теперь представьте, что ваш десятилетний сын подрался в школе. Сначала один другого пихнул, потом тот его толкнул, пара оскорблений – и вот они уже катаются по полу. Итог: слезы, испачканная одежда, поцарапанная коленка. Пойдете ли вы в школу писать жалобу или попытаетесь поговорить с родителями агрессора, а то и с ним самим? Скорее всего, нет, если только это не очередной случай в череде конфликтов или если сын не сильно пострадал. В конце концов, мальчишки всегда останутся мальчишками. К тому же многие отцы – и немало матерей в придачу – в такой ситуации посоветуют ребенку перестать вести себя как маленький мальчик и дать хулиганам сдачи.

Ой, погодите – я что, сказал «десятилетний сын»? Я имел в виду – тридцатилетний муж! Он поругался с коллегой по работе, и тот его отправил в нокаут, а приятели все хохотали и подначивали их: «Давай, врежь ему!» Есть разница?